Оцеола, вождь семинолов - Страница 46

Всюду царила тишина, но это не было безмолвие. Южные леса ночью никогда не бывают безмолвны. Древесные лягушки и цикады начинают свой пронзительный концерт вскоре после захода солнца, а прославленный певец американских лесов — пересмешник лучше всего поет при лунном свете. Один из них сидел на высоком дереве у края озера и как будто старался развеять мою грусть самыми разнообразными мелодиями.

Я слышал и другие звуки: гул солдатских голосов из форта, сливавшийся с отдаленным шумом в индейском лагере. Иногда кто-то громко нарушал монотонную тишину бранью, восклицанием или смехом.

Не знаю, сколько времени прождал я возвращения индейцев — час, два или больше. Я определял время по движению луны. Индейцы сказали, что Холата либо покинет лагерь раньше, чем зайдет сияющий диск луны, либо останется. Часа через два все выяснится, и я буду свободен. Мне пришлось весь день пробыть на ногах, и я устал до полусмерти. Среди обломков скалы у самого озера я отыскал камень поудобнее и опустился на него.

Я устремил взгляд на озеро. Половина его лежала в тени, на другую падали серебряные лунные лучи и, пронизывая прозрачную воду, освещали ее так, что видны были белые раковины и светлая галька на дне. Вдоль линии, где встречались свет и тьма, вырисовывались силуэты благородных пальм. Их высокие стволы и пышные кроны, казалось, уходили далеко вниз, к самым глубинам земли, как будто они принадлежали к другому, более блистательному небосводу, лежащему у моих ног. Пальмы, отраженные в воде, росли на холмистом гребне, который простирался вдоль западного берега озера и заслонял лунный свет.

Некоторое время я сидел, глядя на это подобие небосвода, и глаза мои машинально следили за огромными веерообразными верхушками пальм. Вдруг я вздрогнул, заметив на поверхности воды чье-то отражение. Этот образ, или, скорее, тень, внезапно появился среди стволов пальм. Это была, очевидно, человеческая фигура, хотя и увеличенная в размерах… да, без сомнения, человеческая, но не мужская.

Маленькая, ничем не покрытая голова, изящная покатость плеч, мягкие, округлые очертания стана и длинная широкая одежда, складками ниспадавшая на землю, — все это убедило меня, что передо мной женщина. Когда я впервые заметил ее, она шла между рядами пальм. Вскоре она остановилась и несколько секунд стояла неподвижно. Тогда-то я и заметил, что это женщина. Моим первым побуждением было повернуться и взглянуть на ту, чье отражение было так привлекательно. Я находился на западной стороне озера, и холмы простирались позади меня, так что я не мог видеть ни их вершин, ни пальм. Даже поднявшись с места, я все равно ничего не мог заметить, потому что огромный дуб, под которым я сидел, заслонял мне весь вид. Я быстро сделал несколько шагов в сторону и увидел вершины холмов и пальмы. Но женщина скрылась. Я пристально оглядывал холмы, но там никого не было. Я видел только веерообразные кроны пальм. Затем я снова вернулся на свое место и стал глядеть на воду. Пальмы так же отражались в воде, но отражение женщины исчезло.

В этом не было ничего удивительного. Я решил, что это не галлюцинация. Просто кто-то был на холме — очевидно, женщина — и сошел вниз, под тень деревьев. Это было естественное объяснение, и я им удовлетворился.

В то же время безмолвный призрак не мог не возбудить во мне любопытства, и вместо того чтобы сидеть, отдаваясь мечтательным размышлениям, я встал, озираясь кругом и напряженно прислушиваясь.

Кто могла быть эта женщина? Конечно, индианка. Белая женщина не могла очутиться в таком месте в такое время. Да и по одежде это, несомненно, была индианка. Что же делала она здесь одна, в этом уединенном месте?

На этот вопрос нелегко было ответить. Впрочем, тут не было ничего странного. У детей лесов время движется по-иному, не так, как у нас. Ночь, так же как и день, может быть заполнена делами и развлечениями. Ночная прогулка индианки могла иметь свою цель. Может быть, она просто вздумала выкупаться… А может быть, это влюбленная девушка, которая под сенью уединенной рощи назначила свидание своему возлюбленному…

Внезапно боль пронзила мое сердце, как отравленная стрела: «А вдруг это Маюми?»

Трудно передать словами, как неприятно подействовала на меня эта мысль. Уже весь день я находился под впечатлением тяжелого подозрения, возникшего у меня после нескольких слов, брошенных в моем присутствии одним молодым офицером. Они относились к красивой девушке-индианке, по-видимому хорошо известной в форте. В тоне молодого человека я уловил хвастливость и торжество. Я внимательно слушал каждое слово и наблюдал не только за выражением лица говорившего, но и его слушателей. Я должен был решить, к какой из двух категорий — хвастунов или победителей — я должен его отнести. Судя по собственным словам офицера, его тщеславию был нанесен удар, а его слушатели, или, во всяком случае, большинство из них, допускали, что он достиг полного счастья.

Имени девушки названо не было. Не было никаких явных намеков, но слов «индианка» и «красавица» уже было достаточно, чтобы сердце мое тревожно забилось. Конечно, я мог бы легко успокоить себя, задав офицеру простой вопрос. Но именно этого-то я и не решился сделать. Поэтому весь день я терзался неизвестностью и подозрениями. Вот почему я был вполне подготовлен к той мучительной догадке, которая промелькнула у меня, когда я увидел отражение в воде.

Но терзания мои продолжались недолго. Облегчение наступило быстро, почти мгновенно. По берегу озера проскользнула темная фигура; она появилась в ярком озарении лунного света, шагах в шести от меня. Я мог ясно рассмотреть ее. Это была женщина-индианка. Но не Маюми!