Оцеола, вождь семинолов - Страница 95

К оглавлению

95

Таким образом, мы выстояли пятьдесят дней, и никто не явился сменить нас. За все время этой страшной осады наши глаза, зорко всматривавшиеся в даль, не увидели за оградой ни одного белого, мы не услышали ни одного английского слова. Мы решили, что нас бросили — забыли! Так оно в действительности и было. Генерал Скотт, торопясь убраться прочь из Флориды, забыл сменить людей, стоявших на «наблюдательном посту». А другие решили, что нечего и пытаться спасти нас, ибо мы наверняка давно погибли.

Нам грозила голодная смерть. Но наконец храброму старому охотнику Хикмэну удалось прорваться сквозь линию осады и сообщить о нашем положении «друзьям». Его рассказ вызвал большое волнение, и, чтобы вызволить нас, направили воинскую часть, которой удалось рассеять противника и освободить нас из нашей тюрьмы.

Так окончилась кампания Скотта, а вместе с тем и его военная карьера во Флориде. Все его действия были крайне нелепы. Скотт избежал насмешек и позора лишь благодаря тому, что его быстро отозвали. Это была для него счастливая случайность. Как раз в это время вспыхнула другая война с индейцами — на юго-западе, и генерал получил приказание принять начальство над тамошними войсками. Это позволило ему вовремя убраться из Флориды. Обескураженный и пристыженный, генерал рад был такому удобному предлогу, чтобы покинуть Страну Цветов.

Таким образом, у американских генералов осталось самое мрачное воспоминание о Флориде. Не менее семи генералов были разбиты поочередно в ходе индейской войны семинолами и их хитрыми вождями. Но я не стану рассказывать об их неудачах и ошибках. После отъезда генерала Скотта я расстался с главным отрядом войск и отныне принимал участие только в небольших сражениях второстепенных отрядов. Это были более романтические эпизоды военной жизни. Здесь я расстаюсь с ролью летописца больших исторических событий.

Глава LXXII
ЧТО СТАЛОСЬ С ЧЕРНЫМ ДЖЕКОМ

Мы спаслись из укрепления на лодках, проехав вниз по реке до ее устья, а оттуда морем в Сент-Маркс. После этого добровольцы разбрелись по домам, так как срок их службы истек. Они уходили так же, как вербовались: поодиночке или группами. Одна из таких групп состояла из старого охотника Хикмэна, его товарищей, меня и моего верного оруженосца.

Черный Джек был уже не такой, как раньше. С ним произошла разительная перемена: скулы обозначились резче, щеки впали, глаза ввалились, а спутанные курчавые волосы торчали у висков густыми лохматыми клочьями. Кожа его утратила свой великолепный черный блеск, на ней появились морщины.

Бедняга питался все это время очень плохо. Три недели голодовки изменили его внешность до неузнаваемости.

Однако голод почти не повлиял на его настроение. Он по-прежнему был весел и жизнерадостен, а иногда ему даже удавалось развеселить и меня. Грызя кукурузные початки или запивая водой из тыквы сухой маис, он часто вслух мечтал о тех вкусных блюдах — маисовой каше и свинине, — которыми станет лакомиться, когда судьбе угодно будет вернуть его на родную плантацию. Эта утешительная перспектива будущего блаженства помогала ему легче переносить страшные минуты настоящего, ибо в предвкушении счастья есть своя радость. Когда же мы оказались на свободе и пустились в обратный путь, Джек уже не мог сдержать свое ликование. Он без устали болтал, с его лица не сходила радостная улыбка, а белые зубы ослепительно сверкали. Даже кожа его, казалось, снова обрела свой прежний маслянистый блеск.

В течение всего утомительного пути негр поистине был душой нашего отряда. Его веселые шутки расшевелили даже сдержанного старого охотника, который по временам разражался взрывами громкого смеха. Что касается меня, то я только делал вид, что я так же весел, как и мои спутники. Душу мою томила печаль, которую даже сам я не мог понять.

Все должно было быть совершенно иначе. Мне надо бы радоваться возвращению домой, возможности увидеть тех, кто мне дорог, но все складывалось как-то по-другому…

После освобождения из осады я почувствовал себя веселее, но это была лишь естественная реакция на спасение от почти верной гибели. Радость моя быстро угасла, и теперь, когда я приближался к родному дому, душу мою окутали темные тени. Меня мучило предчувствие, что дома не все благополучно. Я не мог отдать себе отчета в этих чувствах, ибо не получал еще никаких дурных известий. Вообще уже почти два месяца я ничего не слышал о доме. Во время долгой осады мы были полностью отрезаны от внешнего мира. До нас дошли лишь неясные слухи о событиях в селении Суони. Мы возвращались домой, ничего не зная о том, что случилось в наше отсутствие.

Сама по себе неизвестность могла вызвать неуверенность, сомнения, даже опасения. Но не только поэтому мной овладели мрачные предчувствия. Нашлась и другая причина. Может быть, это было воспоминание о моем внезапном отъезде, о том неопределенном состоянии неустроенности, в котором я оставил дела семьи. Сцена прощания, запечатлевшаяся в моей памяти, воспоминания о Ринггольде, о злобном замысле этого коварного негодяя — все это, вместе взятое, порождало предчувствия, терзавшие меня.

Два месяца — большой срок. Много событий может произойти за это время, даже в узком семейном кругу. Уже давно было официально сообщено, что я погиб от руки индейцев, и, насколько мне было известно, мои домашние поверили, что меня нет на свете. Это известие могло повлечь за собой страшные последствия. Была ли сестра верна данному слову, так торжественно произнесенному в час разлуки? Найду ли я, вернувшись домой, по-прежнему любящую сестру, все еще одинокую и свободную? Или она уступила материнским увещаниям и стала женой этого подлого негодяя? Неудивительно, что мне было не до веселья.

95